Мастер клинков. Начало пути - Страница 17

– Я имею в виду, как он называется? У вас что, один язык, что ли, других народов нет?

– Почему же, господин, есть. Странно так лопочут, просто смешно становится. И как они на таком птичьем языке разговаривают? – засмеялась кухарка, видимо, вспомнив что-то из прошлой жизни барона.

– А название языка знаешь? – спросил я, борясь с крестьянским непониманием.

– Язык наш Всеобщий называется. Всеобщий, господин, язык наш, потому что он от Всеобщего Бога нам данный, так батюшка говорит в церкви, – Марта тяжело вздохнула и умоляюще на меня посмотрела.

– Поставить бы нам церковь в селе, господин? А то как нелюди какие, в церковь только по выходным ходим да по праздникам, в соседние село, а идти туда полдня и потом ещё полдня назад возвращаться.

«Блин, спросил на свою голову, – подумал я про себя, – теперь ещё и церковь строить, что ли»?

– А что думают в деревне? – решил я уточнить у Марты.

– То же и думают, господин, церковь нам нужна, – уверенно ответила кухарка.

– Я подумаю, – ответил я и, благословленный счастливой Мартой, пошёл к себе.

На встречу со слугами я пришёл заранее и подготовил всё для своего выступления. Слуги собрались точно к намеченному сроку, и я начал:

– Поскольку нашего любимого барона не стало, то я, как вы знаете, вступил в свои законные права наследника.

Тут я сделал паузу и посмотрел в лица сидящих передо мной: гном был спокоен, Марта плакала, а Герда внимательно смотрела на меня, ловя каждое слово. Внутренне я усмехнулся: чует, видать, что раскулачивание грядёт.

– Так вот, проанализировав всё, я принял следующие решения: во-первых, Марте увеличивается жалование до половины сестерция в день, мастеру Дарину увеличивается жалование до двух сестерциев, Герде увеличивается жалование до половины сестерция.

После этих слов я снова посмотрел на всех. На этот раз ситуация была несколько иной: гном удивлённо жевал бороду, Марта по-прежнему плакала, Герда ей вторила. Но если первая плакала от счастья, то вторая с горя, ведь я уменьшил ей жалованье наполовину против прежнего. Только ведь не будет же она при всех говорить, что у ней было больше? По идее она должна попытаться поговорить со мной наедине, после собрания, именно поэтому я и отправил её в деревню за старостой.

– Да, и последнее. Нас всех ждут большие перемены, так что если кто-то хочет нас покинуть – кроме мастера Дарина – тот может уйти, – сказал я, выразительно глядя на Герду.

Желающих не нашлось, а глаза гнома просто лучились весельем, он едва сдерживался, чтобы не засмеяться.

– А вы, мастер, надеюсь, будете теперь с удвоенной силой гонять своего подмастерье, оправдывая такое повышение, – закончил я совещание, подмигнув гному.

Гном не выдержал и засмеялся во весь голос, едва не опрокинувшись на стуле. Довольный собой, я пошёл в кабинет барона, чтобы там ждать прихода старосты.

Тот, похоже, либо летел на метле, либо был недалеко от замка, так как не прошло и десяти минут, как он сидел передо мной с потным лицом и тяжёлой отдышкой.

Дав ему отдышаться, я начал разговор издалека.

– Как живётся в деревне? Как созревает урожай? Как пополнение в стадах? Много ли невест на выданье?

В общем, нёс всякую чушь, подсмотренную в фильмах о рыцарях и их подданных.

Староста, оказавшись на знакомой почве, быстро разошелся и стал вываливать на меня тонны информации: дескать, урожая совсем нет, в стадах падёж от неизвестной болезни, девки мрут как мухи, и вообще на деревню недавно упала ядерная бомба. Про бомбу, конечно, про себя добавил я, слушая ту галиматью о положении дел в деревне, что пытался представить мне староста.

– Ну, хорошо, – со скучающим видом прервал я его словопоток, – каково общее количество голов больной скотины? Сколько урожая пропало на полях из посеянного? Сколько девок вообще в деревне осталось?

Староста, не видя никакого подвоха, сказал, что больной скотины много, он может сказать, сколько здоровой – всего десять голов коров и двадцать коз и свиней. Пропавшего урожая на полях треть, а девок в деревне после мора едва ли с десяток наберётся.

– Ну что ж, отлично, – сказал я, – тогда радуйся. Сейчас мы пойдём в деревню, и я заберу у тебя весь больной скот сверх тридцати голов, весь пропавший урожай с полей и всех мёртвых девок, если живых будет больше десяти.

Я раньше только в кино видел глубоководных рыб, которых вытаскивали на поверхность, и тут впервые наяву видел такую картину. Староста от моих слов онемел, глаза его вылезли из орбит, а нижняя челюсть упала до груди.

Полюбовавшись на сиё творение языка своего, я сделал вид, что собираюсь в дорогу. Это привело старосту в себя и он упал мне в ноги, обнимая и пытаясь поцеловать мои давно нечищеные сапоги. Я в видимом недоумении посмотрел на него и спросил:

– Что такое?

Староста, не отрываясь от сапога, запричитал.

– Не погуби, господин, зашибут меня деревенские, коли отдам всё это.

Отодвинув его от себя я приказал сесть на стул, сказав, что иначе повешу на воротах как вора и обманщика. Угроза подействовала, староста примостился на краешек стула, в любой момент готовый упасть на пол и стал преданно смотреть на меня.

– Значиться, так, – специально помолчал я несколько минут, заставляя старосту потеть и нервничать. – Даю тебе ровно год, чтобы исправиться. Если в будущем году ты станешь говорить мне нечто подобное… – тут я прервался и спросил у него: – У тебя, кстати, сколько детей?

Староста икнул и упал со стула в обморок. Я понял, что переборщил.